Тюрин В - Два Долгих Летних Дня, Или Неотпразднованные Именины
В. Тюрин, доктор исторических наук
Два долгих летних дня, или Неотпразднованные именины
В пятницу 28 июня 1762 года император проснулся не в духе. Он засиделся
накануне за ужином, выпил лишнего, и голова разламывалась от боли. Но во время
развода настроение улучшилось, головная боль начала проходить: голштейнцы
исполняли все экзертиции виртуозно, а командовавший барон фон Левей превзошел
самого себя. Император повеселел, все заулыбались и засобирались в гости к
императрице - из Ораниенбаума в Петергоф, чтобы присутствовать на большом
обеде, а вечером - на ужине. На ужине - праздничном, потому что назавтра, в
день Петра и Павла, готовились отпраздновать именины императора Петра III.
Император любил Ораниенбаум. Там, где Нева широко разливается и берега ее
расходятся далеко-далеко, любимец деда императора, Меншиков Александр
Данилович, построил себе дворец на левом берегу. При Петре II Меншиков впал в
немилость, и дворец, как, впрочем, и все имущество светлейшего, был отписан в
казну и стал собственностью царской семьи.
Император любил Ораниенбаум, где он провел молодость, где была для него
выстроена крепостца, где существовал арсенал, не настоящий, а так, собрание
военных раритетов, и где император забавлялся учениями трехтысячного войска
соотечественников из герцогства Голштейнского.
Император не любил Петергоф. Он не любил Петергоф, потому что его любила
императрица. А императрицу он не просто не любил - в последнее время он не мог
ее выносить.
Но солнечным июньским днем, когда кажется, что лету нет конца, кавалькада
карет, колясок и линеек в сопровождении конвойных гусар двинулась к Петергофу.
Блестящее придворное общество...
А в Петергофе в тот день императрица поднялась рано. В шесть утра Алексей
Орлов вошел в ее спальню в петергофском павильоне Монплезир и ровным голосом
произнес: "Пора вставать - все готово для вашего провозглашения". Екатерина
поспешно оделась. Орлов так гнал лошадей, что те выбились из сил. В пяти
верстах от Петербурга она пересела в экипаж князя Барятинского, и свежие
лошади помчали ее к престолу, мужеубийству и судьбе монарха. Судьбе, что
нарекла ее в российской истории Екатериной Великой.
Вспоминала ли во время этой бешеной гонки София-Августа-Фредерика, или
попросту Фике, дочь прусского генерала и князя Цербст-Дорнбургского1 и
принцессы Голштейн-Готторпской, теперь уже далекий день 28 июня 1744 года?
Тогда, получив благословение архиепископа новгородского Амвросия Юшкевича, она
"ясным и твердым голосом, чисто русским языком, удивившим всех присутствующих,
произнесла символ веры, не запнувшись ни на одном слове", и тогда на литургии
впервые была провозглашена ектения за "благоверную Екатерину Алексеевну" - так
стала именоваться перешедшая из лютеранства в православие супруга наследника
российского престола. Наверное, нет, не вспоминала. Давно уже ее воспринимали
как русскую, больше того, она сама чувствовала себя русской, вначале стремясь
понравиться императрице Елизавете и подчеркнуть свое несогласие с манерами и
привычками мужа, а потом... потом она стала и ощущать себя не немецкой
принцессой крошечного княжества, а наследницей престола российского.
И пока император Петр. III только просыпался в Ораниенбауме после тяжелой
ночи и медленно одевался, боясь потревожить головную боль, его супруга уже
подъезжала к казармам гвардейского Измайловского полка.
А в полку бьют тревогу. Солдаты и офицеры, на ходу надевая рубашки и
мундиры, бегут к Екатерине, "Матушка, изб
