Успенский Михаил - Адъюнкт Академии Михайла Ломоносов
Михаил Успенский
АДЪЮНКТ ПЕТЕРБУРГСКОЙ ДЕ СИЯНС АКАДЕМИИ МИХАИЛА ЛОМОНОСОВ
глава из повесть-буриме "ПОСЛЕДНИЙ ПОЛЕТ ВАРЯГА"
16 июля 1742 года.
...Рихман лежал на дне карбаса, тяжело и хрипло дыша во сне. Небритое лицо
его опухло от гнуса - мазаться дегтем, по совету Михайлы Васильевича, он
так и не захотел. Тунгусские олешки, подгоняемые каюром Егоркой, еле-еле
тащили карбас вверх по реке. Солнце палило немилосердно, и казалось
невероятным, что уже в сентябре водную гладь начнет схватывать льдом и
невдолге ударят самые лютые морозы.
Егорка сказал, что впереди еще один порог, но не то беда, что порог, мало
ли их, а то беда, что скалы, именуемые "щеками" здесь подойдут вплотную к
воде, и олешкам придется плыть, и не смогут они вытянуть тяжелый карбас.
Значит, придется загодя выволочь его на берег, выгрузить Разлучитель,
надежно обернутый рогожей, взвалить многопудовую махину на спину и переть
ее через тайгу в обход скал, туда, где будет поджидать их Егорка с пустым
карбасом. От Рихмана помощи ждать не приходится, не помер бы - и то хлеб.
От тунгусишек тоже проку мало.
Рихман опять примется ворчать, что не следовало переть эту махину в такую
неслыханную даль, а поставить ее надлежало на Марсовом поле, не далее, и
эффект был бы тот же_ И снова в тысячный раз придется объяснять честной, но
глупой немчуре, что политическое сердце России и географический ее центр,
увы, совершенно не совпадают, отчего и происходят все ее беды и напасти.
Карбас ткнулся в берег.
- Вставайте, Георг-Вильгельм, - сказал Ломоносов. Рихман с трудом разлепил
глаза, вздохнул и поднялся. Потом с проклятием сорвал с головы пропотевший
парик и хотел зашвырнуть его подальше в воду, но Ломоносов не дал - понеже
куаферия сия от инсектов защищает изрядно, пояснил он.
Подошел Егорка, они вдвоем с Рихманом помогли взгромоздить Разлучитель на
спину, и Михайла Васильевич, широко расставляя ноги в грубых поморских
бахилах, двинулся вперед, глубоко впечатывая следы в мягкий мох. Рихман
плелся сзади, волочил короба с провизией.
- Вы погубите себя, Михель, - сказал он. - Не говоря уже о том, что вы
погубите Универсум...
- Что русскому на здоровье, то немцу смерть, - привычно отозвался
Ломоносов. - Мне же сие привычно, единственно токмо апоплексуса страшусь -
тогда вам, сударь мой, затеянную мной комиссию исполнить надлежит...
- Чудовищную комиссию... - вздохнул Рихман.
- Я, чаю, сходен сейчас с некоторым негритосом либо арапом-невольником, -
расхохотался Михайло Васильевич так, что едва не сронил со спины
драгоценный груз. - Да я и есть вечный невольник и мученик науки
российской...
- Всемирной науки, Михель! - воскликнул Рихман.
- Жидкость же сия, коею вы, сударь, столь дерзостно пренебрегаете,
получается из простой березовой коры методом дистилляции, сиречь
возгонки...
Ломоносов долго еще распространялся о неисчислимых достоинствах дегтя,
потом силы на разговор уже не осталось, и он начал было складывать в уме
"Оду о дегте":
Напрасно смертные о дегте полагают,
Когда смолою сей пренебрегают,
Зане предмет, о коем говорю,
Народом предпочтен хотя бы янтарю.
Когда мужик сапог на прочность мажет,
Не смирну с ладаном принесть себе он скажет,
И умащая экипажну ось,
Нам паки к оному прибегнуть бы пришлось.
Коль девка не была в девичестве упорной,
Чем на врата нанесть символ позорный?
Далее в голову полезли совершенные уже глупости: "Ай, фирли-фить,
тюрлю-тю-тю, у нашего майора задница в дегтю". А потом и глупостей не
осталось, одни